Гонзалес вымученно улыбнулся.
— А как насчет мексиканцев?
— Особенно одетых с иголочки, — вежливо ответил Гарри. Он встал и, чтобы не застонать от пронзившей бедро боли, прикусил нижнюю губу. — Ну что ж, к делу… партнер. Я тебя погоняю по плацу. Если что-то будет непонятно, не стесняйся, спрашивай.
— Непременно, мистер Каллахэн.
Гарри сделал вид, что не заметил сарказма. Хоть так, подумал Гарри. Партнер, который не подставляет для удара вторую щеку, — уже неплохо для начала.
— Можно без «мистера». Даже враги зовут меня просто Гарри.
— О’кей, — напряженно сказал Гонзалес. — Друзья зовут меня Чико.
А это уже то, что надо. Так или иначе, они становились партнерами, командой, какой — покажет дело. По пути в отдел связи Гарри внимательно рассматривал нового напарника. Парень неплохо двигается, решил он, без хамства в походке, просто свободно и легко. Как человек, уверенный в своем теле.
— Сколько ты весишь? — полюбопытствовал Гарри.
— Сто семьдесят пять фунтов, — в голосе Чико по-прежнему чувствовалась настороженность. — Я боксировал в первом полутяжелом весе.
Надо же, размышлял Гарри, с каждой секундой парень производит все более приятное впечатление.
— Сколько лет занимался?
— Три года.
— Может, я видел какой-нибудь твой бой. Ты выступал в местных клубах?
Чико отрицательно покачал головой:
— Только в университете Сан-Хосе.
Гарри резко остановился и повернулся к Гонзалесу:
— Это тебе тоже следует усвоить, Чико: мне не нравятся выпускники университетов.
— Может, вам просто не нравлюсь я?
Глаза Чико превратились в два коричневых буравчика, которые сверлили лицо Гарри.
— Пока что я не знаю о тебе ничего такого, что помогло бы составить определенное мнение, но до сих пор в этом отделе не было ни одного выпускника колледжа, который смог бы добиться успеха. Может, все дело в дипломе, может, такие парни просто переоценивают свои способности. Рано или поздно они совершают глупость, и какой-нибудь ублюдок, в глаза не видевший учебников за пятый класс, засаживает им пулю в голову. Постарайся, чтобы твой диплом тебя не угробил, — ну хотя бы потому, что следующим могут прикончить меня.
— Я запомню это, — его голос был таким же жестким, как и взгляд.
— О’кей, — рявкнул Гарри. — Считай, что я уже прочитал первую лекцию. Теперь за дело. Мне еще предстоит вдолбить в тебя массу нужных сведений.
— Да, только один вопрос, — глухо проговорил Чико. — Почему вас называют Грязный Гарри?
Гарри Фрэнсис Каллахэн не ответил на этот вопрос. Губы его скривились в улыбке, за которой Чико Гонзалес при всем желании не мог бы увидеть никакой радости.
— Как я уже сказал, мне предстоит вдолбить в тебя кучу важных сведений.
И Гарри решительной походкой прошел через холл — человек, который куда-то торопится по делу.
У него не было имени. Вообще никакого имени. Может, когда-то оно у него и было, но, наверное, так давно, что он его уже забыл. Он видел свое имя, напечатанное на листе бумаги… Имя было напечатано так крупно, что казалось очень значительным, но ему-то было лучше знать. Рядом с именем дата — тоже отпечатанная на машинке — в маленьком черном квадрате, помеченном «дата рождения». И это было 14 ноября 1938 года. Очень важно! Это что-то означало. День, когда он родился. Это было нечто особое. Он Скорпион, а все Скорпионы особенные. Он читал об этом в какой-то книге.
Ты именно тот, кто потрясет мир динамитом своей личности. Динамитом и динамикой! Они есть суть твоей личности!
Да! Он был Скорпионом.
— И мне не нужно никакого другого идиотского имени! — крикнул он во весь голос. Никто не мог его услышать. Он стоял на крыше небоскреба, с которого открывался великолепный вид на Вашингтон-сквер. Под ним, по Коламбус-авеню, тек бесконечный поток машин, бампер к бамперу. Гудели клаксоны.
— Свиньи. Поганые свиньи, — прошипел он сквозь зубы.
Он стоял здесь уже давно, просто разглядывая машины, неторопливую металлическую реку, устремленную в никуда. В правой руке у него была потрепанная коричневая сумка, в левой — сложенная газета.
Когда-то, очень давно, он не размышлял о своем имени. Конечно, тогда он его помнил и даже пытался изменить, переставляя буквы. И в общем-то, неважно, что получалось, имя все равно ничего не означало, пустой звук. Но Скорпион… Это совершенно иное. В слове был какой-то намек. Оно что-то означало. И он сохранил его в тайне. Они все время спрашивали его имя. Они все время спрашивали: «Пожалуйста, скажите нам, как вас зовут? Вы что, не знаете, как вас зовут? Почему вы не хотите назвать нам свое имя?»
— Ублюдки, — пожаловался он ветру. — Глупые ублюдки.
Почему они продолжали задавать ему этот вопрос об имени? Они же знали его. Оно было отпечатано на листе белой бумаги. Они хранили все имена в картотеке, сотни имен, тысячи. Имена были вложены в коричневые картонные папки, и когда они спрашивали его имя, папка с ним лежала на столе, прямо перед ними. Глупые ублюдки. Врачи, так они себя называли. Врачи! Никакие они не врачи, а глупые ублюдки! Все это знают.
— У меня нет имени.
— У каждого есть имя. Может, все-таки назовете нам свое?
— Абвгдеёжзийклмнопрстуфхцчшщъыьэюя. Так меня зовут. Я где-то потерял свое имя. И если вы такие умные, вот и найдите.
И они переглянулись и укоризненно покачали головами.
К черту их всех!
Ему всегда хотелось громко выкрикнуть: СКОРПИОН! ВОТ МОЕ ИМЯ… СКОРПИОН. Но Арчи сказал, что если он это сделает, они никогда его не выпустят. Он никогда не выйдет, если поступит так. Но Скорпионы очень находчивые. Они не болтливы. Они умеют хранить тайны. Они обладают воображением — и взрывным характером. Вулканическим, так было написано в книге. Он был не болтлив, умел хранить тайны и обладал вулканическим характером. Чтобы выбраться оттуда, он свернул медсестре шею.
Он присел подле проржавевшей, скрипящей на ветру сетки, что огораживала вентиляционную шахту, и осторожно опустил сумку. Развернул газету и одну за одной пустил страницы по ветру. Наконец в руках у него осталась лишь первая полоса обширной рубрики объявлений. Еще раньше он обвел черным карандашом один абзац:
СКОРПИОНУ: МЫ СОГЛАСНЫ, НО НЕОБХОДИМО ВРЕМЯ, ЧТОБЫ СОБРАТЬ ДЕНЬГИ. ПОЖАЛУЙСТА, НАБЕРИТЕСЬ ТЕРПЕНИЯ.
— Пожалуйста, наберитесь терпения. Пожалуйста, наберитесь терпения! — он истерически расхохотался и принялся рвать страницу на мелкие кусочки, которые полетели по ветру, словно новогодние конфетти. Он с интересом наблюдал, как они приплясывают в порывах ветра.
— Ах, ублюдки, какие же вы ублюдки!
Взгляд его остановился — лицо покрылось крупными каплями пота, глаза светились ненавистью и гневом. Они пытаются одурачить его, хотят обвести вокруг пальца. Никто не давал им такого права. Это была честная сделка, ясная и простая. Почему же они все усложнили? Чего это они решили хитрить с ним? Пожалуйста, наберитесь терпения. Сто тысяч паршивых, никому не нужных долларов! Сотая часть дневного оборота этого вонючего города. Они имеют в десять раз больше на одних лишь штрафах за неправильную парковку! Они могли бы набрать эту сумму из мелких статей дохода без какого-либо ущерба для своего бюджета! Пожалуйста, наберитесь терпения.
— Лжецы!
Руки его дрожали, и он с трудом открыл замок сумки. Там лежала его винтовка, на каждой детали сверкал густой слой смазки. Он быстро собрал ее, загнал обойму и подошел к краю крыши.
— Чудесно, — прошептал он.
Он присел у стальных поручней запасного выхода, и его поглотила непроницаемая тень — теперь, даже при всем желании, его невозможно было бы увидеть с улицы. Ствол винтовки двинулся не более чем на фут и застыл неподвижно на одной-единственной возможной мишени — это были двери римской католической церкви святых Петра и Павла.
— Ну же, священник, — нараспев проговорил он, — давай, священник. Выходи, я жду тебя, священник. Выходи.
Но в светлом круге оптического прицела возникла лишь пожилая женщина. Она направлялась в церковь. Волосы ее были перевязаны белой лентой.
Офицер Миллер чуть повернул штурвал и слегка отпустил педаль газа. Вертолет послушно отозвался — развернулся и повис в пятистах футах над пирсом номер сорок пять. Миллер бросил взгляд на офицера Килпатрика, который внимательно изучал карту, где были отмечены все крыши северного побережья и Русского холма. На крышах рассредоточились люди из тактического подразделения.
— И куда теперь? — Миллер старался перекричать рев мотора и лопастей.
— Пройдем над Койт-тауэр, — крикнул Килпатрик, — потом над Юнион и повернем к Ван-несс!
— Понял! — Миллер усмехнулся и кивнул в направлении возвышающейся вдали голубой громадины небоскреба. — Будет сделано!
